О некоторых пробелах в «единственно верном» учении истории России
13-03-2007, 05:42 Новости Луганска | Напечатать
История государства Российского отмечена таким количеством темных пятен, что, при небольшой дозе воображения, она напоминает черно-пеструю корову (надо думать, весьма удойную для избранных «жрецов» Клио). Весьма обширное пятно, к примеру, скрывает столетия с IX по XI. То есть они описываются, и довольно подробно, но почему-то география ограничивается преимущественно территорией… Украины. Словно берега Оки, Мокши и Чухломского озера были в ту пору совершенно необитаемы. А ведь здесь – сердце Московии и колыбель народа великорусского. Откуда у российских историков такое пренебрежение к собственной колыбели?
Особенности национальной хронологии
Если верить Карамзину и его последователям, именно в IX веке родилась российская монархия. Прошло тысячу лет, монархия рухнула. Казалось бы, событие вселенского масштаба, открывшее собой целый парад отречений и свержений европейских (и одного турецкого) самодержцев, после которого безраздельное влияние на планете перешло к парламентским демократиям. Это ли не событие, достойное пристальнейшего изучения? Однако учебники по новейшей российской истории, наскоро пробормотав банальности насчет классового характера Февральской буржуазной революции 1917 года, тут же переходят к изложению самых микроскопических деталей большевистского переворота в октябре.
Оттого ли, что самой Февральской революции не уделено должного внимания или по другой причине, но историки не заметили, что все основные ее события случились в марте, даже по старому стилю. Временное правительство было образовано в ночь 1 марта (14-го по григорианскому календарю); Николай II отрекся 2 (15) марта, а брат его Михаил Александрович – еще два дня спустя. Впрочем, у меня нет намерений совершить великую хронологическую революцию. Я даже не очень буду настаивать на правильности своего видения причин Февраля. Что меня действительно волнует в этом плане, так это реакция на события 90-летней давности наших соседей. Кои, к слову сказать, до сих пор претендуют на наследство рухнувшей империи и даже вернули ее символы – флаг, герб. Гимн остался невостребованным: как-то не весьма удобно чествовать всенародно избираемых президентов под звуки «Боже, царя храни».
Это тем более любопытно, что всего два года тому никто не вспомнил о столетнем (!) юбилее другой русской революции – 1905 года. Даже последователи «единственно правильного учения». Зато 90-летие Февраля там помянули. Довольно своеобразно, как на мой вкус: в «Российской газете» 27 февраля вышла статья Александра Солженицына «Размышления над Февральской революцией». По-моему, газета слегка поторопилась: даже до годовщины начала хлебного бунта в Петрограде оставалось целых 9 дней. Хотя, с другой стороны, публикация явно запоздала. «Размышления» Александра Исаевича были написаны в 1980-83 гг. И опубликованы без каких бы то ни было изменений и дополнений, если не считать коротенького вступления, где автор замечает, что «и теперь, спустя четверть века, часть этих выводов приложима к нашей сегодняшней тревожной неустоенности».
«Стихия» русского бунта
Любопытно, что на публикацию практически не прореагировали противники путинского режима из лагеря, скажем так, «государственников». То ли Солженицын для деятелей типа Дмитрия Рогозина слишком большой авторитет, то ли, наоборот, 89-летний писатель уже списан ими по разряду «старых маразматиков» (не факт, что справедливо). Зато ответить бывшему диссиденту, ныне режимом обласканному, посчитали нужным оппозиционеры-либералы. Расценили появление такого материала как послание нации, однако не самого писателя, а власти. Пожалуй, резонно. В современной России, где есть проблемы со свободой слова, рассуждения на щекотливые темы устойчивости власти, помещенные на страницах официоза – событие знаковое. Что сие за знак, поговорим чуть ниже, а пока попробую изложить ход событий тех дней – раз уж объявил их «темным пятном».
Коротко упомянув об убийстве Распутина в декабре 1916-го, писатель начинает с 23 февраля (ст. ст.). А именно с беспорядков в столице, вызванных слухами о нехватке хлеба в Петрограде. Тут же он доказывает беспочвенность этих слухов. Из-за такого хронологического перескока дело у Солженицына выглядит так, будто революция стала полной неожиданностью и для власти, и для революционных партий. Но стоит отступить хотя бы на пару недель назад (а еще лучше – на пару месяцев)…
8 февраля по приказу царя Петроградский военный округ был выделен из состава Северного фронта, а его командующий генерал Хабалов наделялся особыми полномочиями. В личных бумагах царя уже во время революции обнаружили много любопытных «записок», о которых Александр Исаевич почему-то предпочитает не распространяться. А в них есть много интересного. Например, в записке, переданной Николаю премьером Николаем Голицыным еще в ноябре 16-го, среди прочего сказано:
«В обеих столицах, а равно в больших городах, где возможно ожидать особенно острых выступлений толпы, должно быть тотчас же фактически введено военное положение (а если нужно, то и осадное), со всеми его последствиями до полевых судов включительно. Имеющаяся в Петрограде военная сила… представляется вполне достаточной для подавления мятежа, однако батальоны эти должны быть заблаговременно снабжены пулеметами и соответствующей артиллерией».
Вот к реализации этих планов Хабалов и приступил 8 февраля. А еще с декабря начался разгон общественных организаций. Не берусь доказывать уместность функционирования таких организаций в воюющей стране, я только констатирую факт: режим уже начал превентивную войну с оппозицией, и та просто не могла этого не заметить. Кстати, пулеметы, упомянутые в «Записке», стреляли по толпе. Об этом, например, свидетельствует непосредственный участник событий Александр Керенский. А Солженицын, родившийся годом позже, яростно отрицает их наличие вообще. Впрочем, пулеметы застучали с колоколен и чердаков чуть позже. А до того, 18 февраля из-за резкого повышения цен начались забастовки на заводах Питера; в ответ дирекция знаменитого Путиловского завода 22 февраля объявила локаут. Сорок тысяч рабочих оказались на улице без средств к существованию.
Вот только на следующий день в столице была объявлена всеобщая забастовка. Рабочие вышли на улицы. 25 февраля против демонстрантов бросили казаков и пехоту, но те стали брататься с толпой. Утром 27-го (в понедельник) начался бунт резервных батальонов гвардейских полков. В тот же день правительство князя Голицына перестало существовать. Воинские подразделения, полк за полком, приходили к Таврическому дворцу задекларировать свою готовность подчиниться Государственной думе. Ну, и что в этой ситуации оставалось делать думцам? Отдать столицу во власть анархии?
Семейное проклятие?
Это я к тому, что Солженицын кроет министров Временного правительства словами почти что непечатными. Милюков у него «засушенная вобла», Керенский – «арлекин», Терещенко – «фиглявистый великосветский ухажор»; далее в том же духе. И все из-за того, что «фиглявистые» не захотели сохранить в стране монархию (еще 23 февраля программой-максимум этих людей было т.н. ответственное правительство – формируемое Думой по результатом выборов и утверждаемое государем-императором).
Автор много рассуждает об ответственности царя и его слуг перед народом и перед Богом, о присяге и прочих возвышенных вещах. Царя – по Солженицыну – предали все, но и он предавал не единожды, причем главное его предательство в том, что в решающий момент он не проявил твердости: вместо того, чтобы поступить с бунтовщиками по всей строгости законов, он помчался из Ставки в Царское село, к жене и детям. Вместо монархии ринулся спасать семью. Спас …
Даже у т. Сталина сын за отца не отвечал. Но это на уровне персонально-обывательском, так сказать. Здесь же речь идет о помазаннике Божьем. Очевидно, и законы в этом случае действуют какие-то высшие. Как, с точки зрения горних сил, должна была закончить свои дни династия, основоположник коей уселся на трон, нарушив присягу другому помазаннику? Мало кто знает, но Миша Романов в 1610 году перед Богом присягал на верность польскому королевичу Владиславу, призванному на царство Московское «по благословению и по совету святейшего Ермогена, патриарха Московского и всея Руссии, и митрополитов, и архиепископов, и епископов, и архимандритов, и игуменов, и всего, освященного собора», а также прочих «служилых людей великого Московского государства». А всего через три года сам стал уселся на трон, хотя от ранее принесенной присяги никто его не освобождал.
Да, по большому счету, у худородных Романовых и прав-то на престол не было ввиду хотя бы того, что в Московском царстве хватало природных Рюриковичей, как ни старался истребить их Иван Грозный (сам Рюрикович). Считать ли это иронией судьбы или закономерностью, но первым, после падения Романовых, правителем России стал князь Георгий Евгеньевич Львов (председатель Временного правительства в марте-июле 1917-го), прямой потомок Даниила Галицкого и, следовательно – полулегендарного Рюрика. Для такого ревнителя монархического устройства страны, как Солженицын, этот парадокс должен был бы показаться знамением, но он его не замечает.
Да и у потомков Михаила Феодоровича грехов накопилось сверх меры: церковный раскол, превращение Церкви в бюрократическое ведомство; сыноубийство, мужеубийство, за отцеубийство. А сам Николай Вторый – не виновен он разве перед Богом за расстрел мирной демонстрации, вышедшей с хоругвями просить его заступничества?
Сила народная
Поддержать претензии на трон царевича Дмитрия Иоанновича, хотя бы и самозваного, встала вся Россия. Поддержать «чудесно спасшегося» мужа Екатерины Петра Феодоровича, сиречь Емелю Пугачева, вышли только казаки да обитатели национальных регионов Поволжья и Заволжья. От Николая II, еще формально царствовавшего, отвернулись даже им лично назначенные командующие фронтами, армиями и флотами (именно в этой связи Солженицын так прочувствованно вспоминает о присяге), и даже самозванцев после него никаких не появилось. Хотя, казалось бы, в смутные дни Гражданской войны самое для них время.
Автор «Рассуждений», по всей видимости, сгоряча брякнул в начале своего труда об антинародном характере Февраля. Ибо, по мере прочтения оного, выясняется, что сначала он из народа исключает население миллионных Петрограда и Москвы, потом всю, за редким исключением, интеллигенцию, потом Земщину (хотя сам является горячим сторонником земского движения). Церковь тоже не забыл Александр Исаевич. А под конец у него выясняется, что и народ… того, с червоточинкой: «Падение крестьянства было прямым следствием падения священства. Среди крестьян множились отступники от веры, одни пока ещё молчаливые, другие – уже разверзающие глотку: именно в начале XX века в деревенской России заслышалась небывалая хула в Бога и в Матерь Божью»…
Вот здесь трудно не согласиться с живым классиком, однако мысль его требует некоторого уточнения: в России «благоденствовал» не один, а множество народов. И едва ли не все они, от мусульманского Коканда до единоверной и такой ласковой Беларуси властно заявили свое право на самоопределение. Вплоть до отделения. Между прочим, решающую роль в Петрограде в февральские дни сыграл лейб-гвардии Волынский полк, и среди прочих, солдаты его несли лозунги, написанные на украинском языке.
Окончательное падение монархии случилось 4 марта (с отречением Михаила), а уже 7 марта в украинском клубе «Родина» в Киеве была образована знаменитая Центральная Рада. Белорусская Рада заявила о себе в июле 17-го. А в Центральной Азии восстания начались уже в 1916-м: Худжандское в Таджикистане, Амангельды Иманова в Казахстане… С русским народом Временное правительство могло договориться с помощью того же Учредительного собрания, но как договориться с национальными «окраинами»? Без царя, при царе ли, а счет этих окраин центральному правительству был бы предъявлен в любом случае.
«Мессидж»
«Размышления», как уже было сказано, были завершены в 1983 г., а уже через восемь лет в России рухнула коммунистическая диктатура. Аналогия с Февральской революцией прямо бьет в глаза. Разница, то только в том, что Хабалов войска поднять не успел, а ГКЧП танки на улицы Москвы вывел. Отчего крови было пролито в десятки раз меньше, чем на улицах Петрограда в феврале 17-го. Но классик эту аналогию в упор не видит (может, обиделся на свою родину за третирование ею другого его труда под названием «Как нам обустроить Россию»?). Зато оставляет в силе другую… аналогию, или, точнее будет сказать, антиномию:
«Советское отступление 1941-42 года было тридцатикратным… и потери убитыми и пленными – двадцатикратны, и несравнен голод повсюду и вместе с тем заводское и сельское напряжение, народная усталость, и ещё более ничтожны министры, и уж конечно несравненно подавление свобод, – но именно потому, что власть не продрогла в безжалостности (курсив мой – Н.С.), что и в голову никому бы не пришло заикнуться о недоверии к правительству, – это катастрофическое отступление и вымирание не привело ни к какой революции».
Вот такое «послание вождям»: не продрогните в безжалостности! мочите в сортире террористов, а заодно и «фиглявистых» либералов с демократами. А вожди, в одно касание, перепасовывают послание народным массам: «Видите, даже патриарх российской словесности советует, а нам, вождям, сам Бог велел»… Почему «патриарх» не советует, как вообще не довести страну до подобной коллизии? Тем более что ему уже известно, к чему в итоге приводит подобная безжалостность. Петр Великий выродился в Николая, Сталин – в Хрущева (Горбачева, если хотите). А главное, не страшно ли ему жить в стране, где главенствующее место занимает « наука о том, колико каждому Российской Империи доблестному сыну отечества быть твердым в бедствиях надлежит»?
Любопытно, не из солженицынских ли «Рассуждений» о непродрагиваемости в безжалостности вывел свою идею об использовании внуттенних войск в политических разборках доморощенный «государственник»-социалист Волга? Надо будет уточнить хронологию.
Особенности национальной хронологии
Если верить Карамзину и его последователям, именно в IX веке родилась российская монархия. Прошло тысячу лет, монархия рухнула. Казалось бы, событие вселенского масштаба, открывшее собой целый парад отречений и свержений европейских (и одного турецкого) самодержцев, после которого безраздельное влияние на планете перешло к парламентским демократиям. Это ли не событие, достойное пристальнейшего изучения? Однако учебники по новейшей российской истории, наскоро пробормотав банальности насчет классового характера Февральской буржуазной революции 1917 года, тут же переходят к изложению самых микроскопических деталей большевистского переворота в октябре.
Оттого ли, что самой Февральской революции не уделено должного внимания или по другой причине, но историки не заметили, что все основные ее события случились в марте, даже по старому стилю. Временное правительство было образовано в ночь 1 марта (14-го по григорианскому календарю); Николай II отрекся 2 (15) марта, а брат его Михаил Александрович – еще два дня спустя. Впрочем, у меня нет намерений совершить великую хронологическую революцию. Я даже не очень буду настаивать на правильности своего видения причин Февраля. Что меня действительно волнует в этом плане, так это реакция на события 90-летней давности наших соседей. Кои, к слову сказать, до сих пор претендуют на наследство рухнувшей империи и даже вернули ее символы – флаг, герб. Гимн остался невостребованным: как-то не весьма удобно чествовать всенародно избираемых президентов под звуки «Боже, царя храни».
Это тем более любопытно, что всего два года тому никто не вспомнил о столетнем (!) юбилее другой русской революции – 1905 года. Даже последователи «единственно правильного учения». Зато 90-летие Февраля там помянули. Довольно своеобразно, как на мой вкус: в «Российской газете» 27 февраля вышла статья Александра Солженицына «Размышления над Февральской революцией». По-моему, газета слегка поторопилась: даже до годовщины начала хлебного бунта в Петрограде оставалось целых 9 дней. Хотя, с другой стороны, публикация явно запоздала. «Размышления» Александра Исаевича были написаны в 1980-83 гг. И опубликованы без каких бы то ни было изменений и дополнений, если не считать коротенького вступления, где автор замечает, что «и теперь, спустя четверть века, часть этих выводов приложима к нашей сегодняшней тревожной неустоенности».
«Стихия» русского бунта
Любопытно, что на публикацию практически не прореагировали противники путинского режима из лагеря, скажем так, «государственников». То ли Солженицын для деятелей типа Дмитрия Рогозина слишком большой авторитет, то ли, наоборот, 89-летний писатель уже списан ими по разряду «старых маразматиков» (не факт, что справедливо). Зато ответить бывшему диссиденту, ныне режимом обласканному, посчитали нужным оппозиционеры-либералы. Расценили появление такого материала как послание нации, однако не самого писателя, а власти. Пожалуй, резонно. В современной России, где есть проблемы со свободой слова, рассуждения на щекотливые темы устойчивости власти, помещенные на страницах официоза – событие знаковое. Что сие за знак, поговорим чуть ниже, а пока попробую изложить ход событий тех дней – раз уж объявил их «темным пятном».
Коротко упомянув об убийстве Распутина в декабре 1916-го, писатель начинает с 23 февраля (ст. ст.). А именно с беспорядков в столице, вызванных слухами о нехватке хлеба в Петрограде. Тут же он доказывает беспочвенность этих слухов. Из-за такого хронологического перескока дело у Солженицына выглядит так, будто революция стала полной неожиданностью и для власти, и для революционных партий. Но стоит отступить хотя бы на пару недель назад (а еще лучше – на пару месяцев)…
8 февраля по приказу царя Петроградский военный округ был выделен из состава Северного фронта, а его командующий генерал Хабалов наделялся особыми полномочиями. В личных бумагах царя уже во время революции обнаружили много любопытных «записок», о которых Александр Исаевич почему-то предпочитает не распространяться. А в них есть много интересного. Например, в записке, переданной Николаю премьером Николаем Голицыным еще в ноябре 16-го, среди прочего сказано:
«В обеих столицах, а равно в больших городах, где возможно ожидать особенно острых выступлений толпы, должно быть тотчас же фактически введено военное положение (а если нужно, то и осадное), со всеми его последствиями до полевых судов включительно. Имеющаяся в Петрограде военная сила… представляется вполне достаточной для подавления мятежа, однако батальоны эти должны быть заблаговременно снабжены пулеметами и соответствующей артиллерией».
Вот к реализации этих планов Хабалов и приступил 8 февраля. А еще с декабря начался разгон общественных организаций. Не берусь доказывать уместность функционирования таких организаций в воюющей стране, я только констатирую факт: режим уже начал превентивную войну с оппозицией, и та просто не могла этого не заметить. Кстати, пулеметы, упомянутые в «Записке», стреляли по толпе. Об этом, например, свидетельствует непосредственный участник событий Александр Керенский. А Солженицын, родившийся годом позже, яростно отрицает их наличие вообще. Впрочем, пулеметы застучали с колоколен и чердаков чуть позже. А до того, 18 февраля из-за резкого повышения цен начались забастовки на заводах Питера; в ответ дирекция знаменитого Путиловского завода 22 февраля объявила локаут. Сорок тысяч рабочих оказались на улице без средств к существованию.
Вот только на следующий день в столице была объявлена всеобщая забастовка. Рабочие вышли на улицы. 25 февраля против демонстрантов бросили казаков и пехоту, но те стали брататься с толпой. Утром 27-го (в понедельник) начался бунт резервных батальонов гвардейских полков. В тот же день правительство князя Голицына перестало существовать. Воинские подразделения, полк за полком, приходили к Таврическому дворцу задекларировать свою готовность подчиниться Государственной думе. Ну, и что в этой ситуации оставалось делать думцам? Отдать столицу во власть анархии?
Семейное проклятие?
Это я к тому, что Солженицын кроет министров Временного правительства словами почти что непечатными. Милюков у него «засушенная вобла», Керенский – «арлекин», Терещенко – «фиглявистый великосветский ухажор»; далее в том же духе. И все из-за того, что «фиглявистые» не захотели сохранить в стране монархию (еще 23 февраля программой-максимум этих людей было т.н. ответственное правительство – формируемое Думой по результатом выборов и утверждаемое государем-императором).
Автор много рассуждает об ответственности царя и его слуг перед народом и перед Богом, о присяге и прочих возвышенных вещах. Царя – по Солженицыну – предали все, но и он предавал не единожды, причем главное его предательство в том, что в решающий момент он не проявил твердости: вместо того, чтобы поступить с бунтовщиками по всей строгости законов, он помчался из Ставки в Царское село, к жене и детям. Вместо монархии ринулся спасать семью. Спас …
Даже у т. Сталина сын за отца не отвечал. Но это на уровне персонально-обывательском, так сказать. Здесь же речь идет о помазаннике Божьем. Очевидно, и законы в этом случае действуют какие-то высшие. Как, с точки зрения горних сил, должна была закончить свои дни династия, основоположник коей уселся на трон, нарушив присягу другому помазаннику? Мало кто знает, но Миша Романов в 1610 году перед Богом присягал на верность польскому королевичу Владиславу, призванному на царство Московское «по благословению и по совету святейшего Ермогена, патриарха Московского и всея Руссии, и митрополитов, и архиепископов, и епископов, и архимандритов, и игуменов, и всего, освященного собора», а также прочих «служилых людей великого Московского государства». А всего через три года сам стал уселся на трон, хотя от ранее принесенной присяги никто его не освобождал.
Да, по большому счету, у худородных Романовых и прав-то на престол не было ввиду хотя бы того, что в Московском царстве хватало природных Рюриковичей, как ни старался истребить их Иван Грозный (сам Рюрикович). Считать ли это иронией судьбы или закономерностью, но первым, после падения Романовых, правителем России стал князь Георгий Евгеньевич Львов (председатель Временного правительства в марте-июле 1917-го), прямой потомок Даниила Галицкого и, следовательно – полулегендарного Рюрика. Для такого ревнителя монархического устройства страны, как Солженицын, этот парадокс должен был бы показаться знамением, но он его не замечает.
Да и у потомков Михаила Феодоровича грехов накопилось сверх меры: церковный раскол, превращение Церкви в бюрократическое ведомство; сыноубийство, мужеубийство, за отцеубийство. А сам Николай Вторый – не виновен он разве перед Богом за расстрел мирной демонстрации, вышедшей с хоругвями просить его заступничества?
Сила народная
Поддержать претензии на трон царевича Дмитрия Иоанновича, хотя бы и самозваного, встала вся Россия. Поддержать «чудесно спасшегося» мужа Екатерины Петра Феодоровича, сиречь Емелю Пугачева, вышли только казаки да обитатели национальных регионов Поволжья и Заволжья. От Николая II, еще формально царствовавшего, отвернулись даже им лично назначенные командующие фронтами, армиями и флотами (именно в этой связи Солженицын так прочувствованно вспоминает о присяге), и даже самозванцев после него никаких не появилось. Хотя, казалось бы, в смутные дни Гражданской войны самое для них время.
Автор «Рассуждений», по всей видимости, сгоряча брякнул в начале своего труда об антинародном характере Февраля. Ибо, по мере прочтения оного, выясняется, что сначала он из народа исключает население миллионных Петрограда и Москвы, потом всю, за редким исключением, интеллигенцию, потом Земщину (хотя сам является горячим сторонником земского движения). Церковь тоже не забыл Александр Исаевич. А под конец у него выясняется, что и народ… того, с червоточинкой: «Падение крестьянства было прямым следствием падения священства. Среди крестьян множились отступники от веры, одни пока ещё молчаливые, другие – уже разверзающие глотку: именно в начале XX века в деревенской России заслышалась небывалая хула в Бога и в Матерь Божью»…
Вот здесь трудно не согласиться с живым классиком, однако мысль его требует некоторого уточнения: в России «благоденствовал» не один, а множество народов. И едва ли не все они, от мусульманского Коканда до единоверной и такой ласковой Беларуси властно заявили свое право на самоопределение. Вплоть до отделения. Между прочим, решающую роль в Петрограде в февральские дни сыграл лейб-гвардии Волынский полк, и среди прочих, солдаты его несли лозунги, написанные на украинском языке.
Окончательное падение монархии случилось 4 марта (с отречением Михаила), а уже 7 марта в украинском клубе «Родина» в Киеве была образована знаменитая Центральная Рада. Белорусская Рада заявила о себе в июле 17-го. А в Центральной Азии восстания начались уже в 1916-м: Худжандское в Таджикистане, Амангельды Иманова в Казахстане… С русским народом Временное правительство могло договориться с помощью того же Учредительного собрания, но как договориться с национальными «окраинами»? Без царя, при царе ли, а счет этих окраин центральному правительству был бы предъявлен в любом случае.
«Мессидж»
«Размышления», как уже было сказано, были завершены в 1983 г., а уже через восемь лет в России рухнула коммунистическая диктатура. Аналогия с Февральской революцией прямо бьет в глаза. Разница, то только в том, что Хабалов войска поднять не успел, а ГКЧП танки на улицы Москвы вывел. Отчего крови было пролито в десятки раз меньше, чем на улицах Петрограда в феврале 17-го. Но классик эту аналогию в упор не видит (может, обиделся на свою родину за третирование ею другого его труда под названием «Как нам обустроить Россию»?). Зато оставляет в силе другую… аналогию, или, точнее будет сказать, антиномию:
«Советское отступление 1941-42 года было тридцатикратным… и потери убитыми и пленными – двадцатикратны, и несравнен голод повсюду и вместе с тем заводское и сельское напряжение, народная усталость, и ещё более ничтожны министры, и уж конечно несравненно подавление свобод, – но именно потому, что власть не продрогла в безжалостности (курсив мой – Н.С.), что и в голову никому бы не пришло заикнуться о недоверии к правительству, – это катастрофическое отступление и вымирание не привело ни к какой революции».
Вот такое «послание вождям»: не продрогните в безжалостности! мочите в сортире террористов, а заодно и «фиглявистых» либералов с демократами. А вожди, в одно касание, перепасовывают послание народным массам: «Видите, даже патриарх российской словесности советует, а нам, вождям, сам Бог велел»… Почему «патриарх» не советует, как вообще не довести страну до подобной коллизии? Тем более что ему уже известно, к чему в итоге приводит подобная безжалостность. Петр Великий выродился в Николая, Сталин – в Хрущева (Горбачева, если хотите). А главное, не страшно ли ему жить в стране, где главенствующее место занимает « наука о том, колико каждому Российской Империи доблестному сыну отечества быть твердым в бедствиях надлежит»?
Любопытно, не из солженицынских ли «Рассуждений» о непродрагиваемости в безжалостности вывел свою идею об использовании внуттенних войск в политических разборках доморощенный «государственник»-социалист Волга? Надо будет уточнить хронологию.